Ни одно время года не вызывало в поэте такого очарования и душевного подъема, как осень.
Обычно осень в поэзии связана с настроениями грусти. Она вызывает в
человеке мысль об убывании жизни, о скором погружении природы в зимний
сон. Пушкин, напротив, изображает увядание природы как могучее
проявление жизни. При этом в «Осени», как и в других стихотворениях
1830-х годов, Пушкин сосредоточен на общечеловеческих чувствах
универсального душевного опыта.
«Осень» открывается стихами:
Октябрь уж наступил – уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей…
Здесь в переносном значении употреблен только один глагол – отряхает, но
и он привычен для обиходного языка: отряхают пыль с дорожного платья и
т. д. Все остальные слова употреблены в прямых значениях: октябрь уж наступил – точное обозначение времени года, последние листы – единственные из оставшихся, нагие ветки –
голые. Картина, нарисованная Пушкиным, исключает личное, индивидуальное
восприятие и передает всеобщее, универсальное, характерное для
человеческого опыта вообще. Точнее можно бы сказать так: личная точка
зрения Пушкина здесь тождественна всеобщей, индивидуальное и общее
совпадают. Но вот Пушкин в той же «Осени» пишет:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса…
Читая эту строфу, уже никак нельзя сказать, что личное,
индивидуальное восприятие и выражение из нее исчезли. Напротив, поэт
прямо признается именно в своем лично окрашенном чувстве: «Приятна
мне…». Да и сами восклицания не оставляют сомнений относительно
личностного характера переживания. Однако выражение унылая пора вовсе
не является только принадлежащим Пушкину. Это выражение – синоним
осени, и так ее называют все европейцы от мала до велика. А разве та же
осень не вызывает восхищения и разве не всеобщие чувства отражены в
восклицании Очей очарованье? Значит пушкинское личное восприятие
совпадает со всеобщим. Картина природы проникается авторским лиризмом
тогда, когда она уже «заражена» лиризмом всеобщим. Или напротив: для
Пушкина лирическое то, что лирично для человечества, что лирично для
всех. И далее в строфе множатся эти всеобще – «безличные», принадлежащие
всем и никому, индивидуально не маркированные приметы осени: «ветра
шум», «свежее дыханье», «мглой волнистою покрыты небеса», «редкий солнца
луч», «первые морозы», «отдаленные седой зимы угрозы», причем некоторые
выражения, например «седая зима», чисто народные, уходящие в глубь
веков. Речь идет не только о точных, ясных приметах осени, о прямых
признаках природы, но и обо всех знакомых, известных и памятных,
универсальных и всеобщих. Было бы, однако, неверно думать, будто личное, индивидуальное
поэтическое чувство природы подавлено в лирике Пушкина всеобщим,
общечеловеческим. В строках
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
личное и всеобщее, универсальное уравнены, но так, что
индивидуальное переживание Пушкина скрыто и проступает после известного
интеллектуального напряжения, аналитического усилия.
Сначала на первом плане оказываются пышное увяданье, багрец и золото. Пышное
увяданье – эмоционально переданное объективное состояние осенней
природы и ее опять-таки обычное переживание человеком; «багрец» и
«золото» – предметные признаки осени, ее характерные красные и золотые
цветовые тона. Однако за этими прямыми, объективными и всеобщими
признаками и универсальными переживаниями скрыто личное и углубляющее
картину пушкинское индивидуальное, личное переживание. Пышное увяданье –
это последний расцвет природы на пороге смерти, который ощущается
особенно остро, проникнутый светлой печалью, – чувством, преимущественно
переживаемым Пушкиным. Багрец и золото – это не только краски увядающей
осени, но и цвета царских одежд. Кроме того, багрец – цвет крови, цвет
жизни. Пышное увяданье – это величественно-торжественный миг жизни в
своей предсмертной красоте и наполняющее душу светлой грустью тихое
прощание осени, последний привет жизни перед ее неминуемым изнеможением.
Вот это, чисто пушкинское восприятие осени, сдержанное и спрятанное за
привычным и обыденным, бесконечно их углубляет и возвышает, превращая во
всеобщее и универсальное. Однако личное, индивидуальное восприятие не
спорит, не конфликтует ни с обыденным и привычным, ни со всеобщим и
универсальным. Они выступают для индивидуального выражения источником и
целью. Личное восприятие и выражение возникают на фундаменте обычного и
всеобщего, лирика вырастает как переживание эпической картины жизни, а
эпическая картина жизни выступает проникнутой лирическим чувством.
Индивидуально-пушкинское восприятие и переживание осени переданы всем
содержанием стихотворения. Мысль его строится на парадоксе: хотя все
люди отдельно почти одинаково воспринимают времена года, весь
человеческий мир противостоит состоянию природы. Неподвижная зима длится
долго («полгода снег да снег», «стоячие» реки), но люди не горюют и не
предаются унынию и тоске:
Как весело, обув железом острым ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?..
Летом людям «жаль зимы старухи», и они «творят» ей
«поминки» «мороженым и льдом». Осенью природа засыпает, жизнь ее на
исходе. «Дни поздней осени бранят обыкновенно», но люди полны энергии.
Всюду фиксируется противоположность действий («лай собак» – «уснувшие
дубравы») и эмоциональных оценок («унылая пора» – «очей очарованье»).
Это противостояние мира природы и мира человека особенно ярко
проявляется в личном бытии Пушкина. Он отдает себе отчет в том, что
следует не мнению людей, а их реальному поведению: наперекор увядающей
осенью природе они полны жизни. И боренье человека с круговоротом
природной жизни доставляет ему радость, утверждает величие человека. Эту
мысль проясняет сравнение осени с чахоточной девой: больная уже
осуждена на смерть, но она еще не знает об этом; она цветет («Играет на
лице еще багровый цвет»), улыбается, а жизнь идет на убыль тихо,
смиренно, «без ропота, без гнева». Осень подобна чахоточной деве: в ней
тоже жизнь расцветает в преддверии смерти, великолепное цветение
сопровождает угасание. И это, как ни странно, рождает в поэте прилив
физических и творческих сил:
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русский холод…
Поэт, как и всякий человек, вовлечен в круговорот
природы, но жизнью и творчеством он преодолевает ее необратимый ход:
природа умирает, а в поэте побеждает и торжествует жизнь, ликует душа и
пробуждается творчество.
Процесс собственного творчества Пушкин передал с исключительной
правдивостью. Для Пушкина акт творчества, начиная с отрешения от
мирового круговорота, с полной отдачи себя во власть воображения и
кончая моментом, когда «стихи свободно отекут», – в высшей степени
радостен. Заключительное сравнение вдохновения с кораблем, рассекающим
волны, глубоко символично: последний, прерванный стих обнажает
устремленность в будущее, которую останавливает трагический вопрос о
выборе пути: «Плывет. Куда ж нам плыть?».
В 1830-е годы Пушкина по-прежнему волнуют мотивы бури, покоя и
счастья. За границами дома, семейного очага он уже отчаивается найти
жизненное и творческое удовлетворение. В это время давно наметившийся
разрыв с обществом стал фактом. Отношения с правительством не
улучшились, и, начиная с 1834 г. Пушкин, по его собственным словам,
переходит в глухую и молчаливую оппозицию. Он не поднимает мятежа против
реальности, которая его окружает и которую он не приемлет, а стремится
избегнуть ее и впрямую не встречаться с ней, хотя его к этому усиленно
принуждают. Поэт хочет уединиться в деревне, обрести душевный покой в
семье. Этому посвящено одно из самых интимных признаний, обращенных к
жене: «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…».